История этой новеллы берёт своё начало со времён моей юности, с той самой поры, когда я завёл небольшую синюю тетрадку и записал в неё свой красочный сон. В том, что я когда-нибудь напишу опус, содержащий мои раздумья о жизни и смерти, я никогда не сомневался. Но форма, в которой его можно было бы представить для обсуждения беспощадному читателю, долгое время не проявлялась в моём сознании. Правда, я понимал, что коснуться этой темы можно только с позиций нематериального мира, мира наших душ. Многие попытки выстроить и заключить свои мысли в логичную форму миропонимания и запечатлеть их в виде литературного труда, подобно морскому прибою, разбивались об окаменевшие берега мирской жизни. Теперь, уже в свои седые годы, устав ждать чуда появления подходящего для моего рассказа сюжета, я на белом листе бумаги напечатал первые слова этой новеллы, которые, разбудив мою фантазию, понесли её сквозь шторм волнующих воображение мыслей в невидимый волшебный мир человеческих душ. Мыслеобразы витали вокруг меня. Их нужно было только облечь в слова, в энергетически подходящие для них слова. Затем появились герои моего повествования. Они ожили и стали существовать, исходя из собственных предпочтений. Мне оставалось только осторожно держать хрупкую нить повествования, чтобы дойти до финала новеллы, фрагментом которой я сейчас хочу поделиться с вами, мои дорогие читатели.
"Иван Гаврилович Платонов, находясь в эфирном теле, уже несколько часов витал над Никольским садом. Он пытался мысленно управлять непривычной для него телесной оболочкой. Он то молниеносно поднимался вверх, то мгновенно опускался вниз к скамейке, где лежало оставленное им неподвижное, бездыханное физическое тело. Страх, который сковал его в момент смерти, постепенно ушёл. На смену ему пришло чувство безграничной радости. Он и не ощущал себя мёртвым, и не осознавал, что тело мертво. Он был вне его. Он был невесомым. И обратно ему не хотелось. Находясь в эйфории, он впитывал каждый звук, наполняющий пространство. Он слышал музыку. Он находился в ней. Она окутывала его. Он видел вокруг себя те же деревья, реку, дома, людей, но цветовая гамма красок была неземной. Её яркие, насыщенные тона с бесчисленным количеством оттенков, как будто взятых с палитры Творца, раскрашивали природу вокруг него. Людей Платонов видел облечёнными в яйцевидные цветные оболочки, с которыми чувствовал неразрывную связь. Он находился в мире несравненно более тонком и ярком, чем на Земле, или же увидел его другим зрением - естественным, неискажённым. Он наслаждался своим состоянием.
Иван Гаврилович видел, как к Никольскому саду со стороны Крюкова канала подъехали служебные машины полиции и скорой помощи, как они припарковались у низкой оградки с распахнутой настежь калиткой, как из них выходили люди, смотря в сторону скамеек и фонтана, жестикулируя руками, как, увидев его тело, подбежали к нему, как мужчина лет пятидесяти в форменной куртке «Скорой помощи» взял свисающую со скамейки руку за запястье и пощупал шею.
Платонов слышал, как он выкрикнул: «Пульса нет!» - и как, осмотрев тело, вынес вердикт: «Он мёртв».
Иван Гаврилович с интересом следил за происходящим. Он видел, как, проехав Кашин мост, на углу Никольского сада припарковался серебристый кадиллак, как из него вышел высокий широкоплечий пожилой мужчина моложавого вида, в котором он сразу узнал своего старого друга Дмитриева, и как с присущей ему энергией приступил к делу. Иван Гаврилович был рад, что за расследование его убийства взялся его друг Георгий Константинович Дмитриев.
Платонов видел, как его мёртвое тело санитары погрузили в автофургон с надписью «Специальная». Он видел задумчивый взгляд своего друга, смотрящего вслед уезжающей в морг машины. Иван Гаврилович с радостью увидел Марию Сергеевну и сына Виктора выходящих из машины. Он вновь посмотрел на идущего к ним навстречу Георгия Константиновича под большим чёрным зонтом. Он видел, как под дождëм выстроившиеся друг за другом полицейские проходили через узкую калитку, ведущую к парадной площадке дома, как, сгруппировавшись во внутреннем дворике, они с любопытством рассматривали необычный дом, как смотрели сквозь высокие копья ворот на промокших атлантов, поддерживающих прямоугольную балку с балюстрадой, образующей верхнюю часть парадной арки дома.
Платонов любил этот старый уютный дом, согретый творческой энергией знаменитых квартирантов: артистов Мариинского театра, композиторов, художников, архитекторов, скульпторов, учёных. Аура этого дома была пропитана музыкой Зилоти, Прокофьева, Стравинского, Рахманинова, голосом Шаляпина. Фасад дома был украшен панно с изображением средневековых сцен, растительных орнаментов и горельефными женскими лицами, заключёнными в затейливые обрамления. Над крышей шестого этажа возвышался прямоугольный четверик, увенчанный треугольным фронтоном. На его прямоугольном фасаде были установлены большие круглые часы с римскими цифрами на белом циферблате. Сейчас они показывали десять часов утра.
Ивану Гавриловичу всегда казалось, что этот дом восстал из эпохи Возрождения и пребывал в архитектурном одиночестве на углу набережной Крюкова канала и проспекта Римского-Корсакова. Он увидел, как омытые дождëм полицейские вошли в парадную, где оставалась квартира с его большим рабочим кабинетом, в котором он провëл счастливые годы творческих раздумий и научных открытий.
Смотря со стороны на разворачивающиеся перед ним события, Иван Гаврилович ощутил себя драматургом, находящимся в театре на премьере своей пьесы, сюжет которой знал только он".